Дом и война маркизов короны - О`Санчес

— Сударь, мы даже и не сомневались, что столица способна порождать воинов не худших, а много лучших, нежели в нашем захолустье. Поздравляю, с меня приз! — Хоггроги осторожно хлопнул по плечу имперского наместника, и никому, включая графа, в голову не пришло удивиться подобной фамильярности, проявленной к предполагаемому отпрыску самого Императора, ибо маркиз Короны ровня ему, не ниже ничуть.

— Полно, полно вам, сударь, смеяться! Если бы я видел, что вы смотрите на мои потуги — я бы и поперек рубанул бы от смущения, с меня бы сталось…

— Ну уж…

— Уверяю вас. Но — не угодно ли попробовать и вам? Вне очереди, так сказать, на правах хозяина?

Хоггроги попытался отнекиваться, но гости дружно заголосили: просим, просим!

— Ладно. Это, что ли, орудие рубильного труда? — Хоггроги повертел в руках секиру, наморщил нос, потом губы… укоризненно покачал головой в сторону слуг, словно пеняя им за качество принесенной секиры, и вдруг, почти не глядя, взмахнул стремительно вверх и вниз левою рукой: чок! Гости ахнули: зубочистка расщепилась вдоль, на почти равные половинки. Хохот и восторженные крики наполнили комнату до краев и выплеснулись в соседние покои.

— Маркиз! Сударь… Просто нет слов! У нас в столице только и разговоров, что о чудесах, которыми изобилует белый свет, там, вдали от наших простых и скучных будней, и в том числе — слово дворянина — непременно речь заходит о маркизах Короны, однако, одно дело слышать, а совсем другое — собственными… Это искусство, сударь.

— Довольно, граф! Вы меня незаслуженно перехвалите, в то время как вы и сами способны поучить меня обращаться с мечом и секирою… Эх, вот если бы при мне была моя собственная… Недавно мне ее гномы прислали, я им заказывал… Тогда бы можно еще было говорить о каком-то искусстве…

Взрыв хохота потряс своды замка — народу тем временем сбежалось множество, стояли вплотную, почти не разбирая уже сословий. Хоггроги недоуменно оглянулся, ища причину всеобщей веселости… Народ слегка расступился, чтобы всем было видно: перед маркизом стоял коленопреклоненный Керси, паж, на вытянутых руках которого, на длинном и узком подносе, убранным шелковым покрывалом, лежала секира маркиза. Сорванец, догадавшись наперед, уже успел сбегать в дальние жилые покои, договориться с охраной, договориться с дворецким — и вот он уже здесь!

Хоггроги помолчал несколько мгновений и рассмеялся: не на что сердиться, если поглубже подумать, паж ведь не помышлял о плохом, юность всегда порывиста и легкомысленна, ей чужая похвала слаще золота.

— Я же тебя сегодня освободил от службы, сударь паж? За свой стол посадил… Сам полагал отдохнуть…

— Нет уж, сударь! Никак нет! Я, граф Борази Лона, скромный слуга Его Величества, своими ушами слышал, как вы обещали мне и уважаемым гостям… Они все здесь и не дадут соврать!

Крики и смех в замке переросли в жалобный, упрашивающий рев: просим!

— О, мой повелитель! Все, что я могу, это присоединить скромный свой голос ко всеобщей просьбе! — Маркиза Тури осторожно преклонила колени рядом с пажом, но несмотря на смиренность слов и позы, в глазах ее плясали озорство, бесстрашие и веселье.

— Гм… Во-первых, немедленно поднимись с колен, друг мой… А во-вторых… Так. Пространство мне. Шире круг, я сказал. Еще огня!

Хоггроги Солнышко взвесил в руке секиру, левой ладонью дал понять зрителям, чтобы отодвинулись дальше, замер… и пошел по кругу, не сводя глаз с огромной колоды. Сделал он три полных круга, после чего остановился и скомандовал:

— Предмет!

Принесли зубочистки в серебряном стаканчике. Хоггроги наощупь вынул одну и бросил, с деланной небрежностью, на еще ровную, но уже иссеченную поверхность разделочной колоды.

— Я согласился единственно затем, чтобы наглядно показать отличие боевой секиры от мясницкого топора. Батюшка мой, Ведди Малый, учил меня всему, и я надеюсь не подвести его светлую память.

Хоггроги расставил ноги чуть шире обычного и одновременно потер подошвами сапог влево-вправо по узорному полу, выложенному из широких дубовых плиток, словно бы дополнительно укрепляясь на нем. Секира в правой руке медленно качалась, вверх… вниз… в сторону… в другую… Зрители даже дышать старались потише, только из глубин замка доносились звуки музыки и веселые выкрики гуляк, не сообразивших присоединиться к зрелищу…

Хоггроги в последний раз качнул секирой и вдруг подбросил ее к самому потолку, локтей на восемь над головой. Секира кувыркалась не спеша, строго в одной плоскости, вот она летит вверх, вот замерла на один неуловимый миг и пошла вниз.

Чок! И общий выдох, больше похожий на стон: что там???

Задние зрители нажимали на передних, те, в свою очередь, упирались, расставя руки в стороны, дабы никого не пропустить вперед себя… Кольцо сомкнулось, и оглушительный рев сотряс — если не стены, то воздух в стенах древнего замка! Секира торчала, воткнутая в колоду, а по сторонам ее лежали две половинки зубочистки, расколотые вдоль!

— Да пропустите же!

Наконец раздраженный взвизг князя Теки Ду возымел действие и зрители расступились, уступая место возле колоды тщедушному старцу и его супруге, столь же ветхой и подслеповатой.

Князь долго тряс головой, потом двумя руками оперся на посох и принялся откашливаться.

— Да… Есть еще воины на свете, не до конца перевелись… А все же твой прадедушка, сударь мой Хоггроги, маркиз Гефори Тургун, пуще делал: подбросит, бывало, секиру, а она летит, верхним кончиком нацелена… — Князь прочертил по воздуху трясущимся пальцем. — Упадет наискось, воткнется да пришпилит зубочистку-то, насквозь ее самым кончиком и проткнет, не разрывая зубочистки, не уваливаясь сама. Вот как прежде умели, сударь Хоггроги! Но и ты хорош, дай, я тебя обниму.

Хоггроги Солнышко с сожалением выпустил из своей ладони пальчики жены и глубоко поклонился старому князю и княгине, прежде чем раскрыть объятия:

— Так ведь то был прадед, и было ваше время, эпоха великанов! Спасибо вам, светлейший, и пусть древние времена и те, кто их помнит, никогда не уходят от нас!

Глава 4

Что может быть скучнее, чем тупо стоять и позировать художнику для поясного портрета???

Хоггроги хотел было подумать: «Что может быть глупее…», но вовремя вспомнил, сколько раз он прохаживался, то и дело останавливаясь, вдоль длинной галереи картин и с каким жгучим интересом всматривался в образы своих предков, далеких и близких… Изучал одежды, головные уборы, пытался даже сопоставлять — насколько похожи были его родные по мужской и женской линии, дед с бабкой, или прапрапрадед с прапрапрабабкой; иногда у него получалось заметить эту супружескую общность, иногда нет… Например, его родители куда больше были похожи друг на друга в жизни, нежели на полотне…